В начале января 2010 г. вступил в силу Закон о внесении изменений в УК РФ и УИК РФ. В соответствии с данным Законом в России появился новый вид уголовного наказания, призванный стать альтернативой лишению свободы. Широкая публика уже окрестила нововведение "домашним арестом", что не только не совсем точно юридически, но и вызывает неверные ассоциации с запертым на месяцы или годы в стенах собственной квартиры человеком, с тоской смотрящим за окно и мечтающим о глотке свежего воздуха. Новому Закону посвятил свою статью Леонид Витальевич Головко, доктор юридических наук, профессор юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.
На самом деле речь в Законе идет о другом - об абсолютно новой редакции наказания в виде "ограничения свободы". В этой редакции сохраняются наименование института и даже номер соответствующей статьи УК РФ (ст. 53), однако в само понятие "ограничение свободы" вкладывается совершенно иной смысл. Если прежний вариант данного наказания, так и не реализованный на практике за полтора десятилетия, предполагал содержание лица "в специальном учреждении без изоляции от общества в условиях осуществления за ним надзора", то ныне никаких специальных учреждений уже не требуется. Гражданин продолжает жить в обычных условиях, а ограничение свободы заключается в жестком контроле за его распорядком дня (запрет выходить из дома в определенное время суток, посещать определенные места и т.д.) и социально-профессиональными связями (запрет контактировать с определенными людьми, менять без разрешения место жительства или работы и т.д.). Как оценить данное нововведение? Здесь необходимо четко отделить друг от друга:
- идею Закона;
- ее нормативно-техническое воплощение;
- перспективы практической реализации.
Идея Закона
Что касается идеи Закона, то она безупречна. Российская система уголовных наказаний (пенология) на сегодняшний день чудовищно архаична. Сложно назвать правовую сферу, где бы мы столь сильно отстали в идеологическом и техническом плане от развитых правопорядков. Любая западная уголовно-правовая система ныне насчитывает десятки видов и подвидов разнообразных наказаний, что позволяет иметь гибкую, индивидуализированную и социально ориентированную реакцию на нарушение уголовного закона. В результате тюрьма или колония рассматриваются не как нормальный, а скорее как исключительный уголовно-правовой механизм, используемый только тогда, когда применение "альтернативных наказаний" противоречит здравому смыслу. Именно поэтому сами понятия "уголовное право" и "уголовное наказание" не вызывают в той же Европе панического ужаса и отнюдь не означают, что речь непременно должна идти о "зэках", "зоне" и т.д.
В России все наоборот. Даже если не останавливаться на особенностях отечественной "гулаговской психологии", достаточно сказать, что в сугубо техническом аспекте номенклатура наказаний, предусмотренных новым (и якобы современным) российским УК, катастрофически бедна. Прежний вариант "ограничения свободы" и "арест" остались исключительно плодом фантазии законодателя образца 1996 г. Участь "обязательных" и "исправительных" работ оказалась, не вдаваясь в детали, немногим лучше (они по целому ряду технических причин почти не применяются).
Теперь заглянем в ст. 44 УК РФ и поставим себя на место судьи. Какое наказание он может применить в качестве основного, когда речь не идет о военнослужащем? По сути, только лишение свободы и штраф, то есть выбор ничтожно мал. Если же учитывать, что штраф ничем не отличается от "административного наказания" и не очень хорошо смотрится в качестве реакции на социально отклоняющееся (девиантное) поведение, не говоря уже о миллионах малоимущих граждан, просто-напросто не способных его уплатить, то выбора у судьи вовсе нет - остается только лишение свободы в его реальной или условной форме. Стоит ли тогда удивляться лишению свободы за ставшую уже легендарной "кражу мешка картошки" или приговорам в виде "восьми лет лишения свободы условно"? Поэтому любые попытки законодателя расширить российскую номенклатуру наказаний и сконструировать реальные альтернативы пресловутому лишению свободы можно только приветствовать. Другое дело - техническая реализация идеи.
Нормативно-техническое воплощение
Нормативно-техническое воплощение новой российской альтернативы лишению свободы вызывает двоякое впечатление. С одной стороны, здесь явно прослеживается позитивное сравнительно-правовое влияние. Сам "вброшенный" кем-то в общественное сознание термин "домашний арест" является калькой с английского house arrest - известного института англо-американского уголовного права. При этом наш законодатель взял в качестве образца его самый либеральный вариант, именуемый уже не "арестом", а "комендантским часом" (curfew), например, в известном английском Законе об уголовной юстиции 1991 г.
Более того, все эти сопряженные с "ограничением свободы" (отечественной версией "комендантского часа") запреты "не уходить из дома в определенное время суток", "не посещать определенные места", "не посещать места проведения массовых мероприятий" и др. давно уже стали западной уголовно-правовой классикой. Их можно встретить не только в Англии или США, но и едва ли не в любом европейском УК или УПК в качестве мер пресечения, самостоятельных наказаний, последствий условного осуждения и т.д. Ясно, что мы имеем дело с заимствованием, а не самостоятельным отечественным правовым творчеством, но это скорее отрадно. Ясно также, что такой подход позволяет выявлять, пресекать и ставить под жесткий контроль исключительно негативные социальные связи осужденного, приведшие к совершению преступления, при этом максимально бережно относясь к его позитивным социальным связям. Например, если молодой человек осужден за драку в ходе "фанатской разборки", то необходимо в качестве наказания во избежание рецидива отсечь его контакты с участниками соответствующих группировок, для чего потребуется запретить ему ходить на футбол, наведываться в соответствующие места "сборищ" и даже отлучаться из дома после определенного часа. Но к посещению тем же молодым человеком университета, музеев и театров следует относиться самым благожелательным образом. И такую возможность новый закон в принципе дает.
С другой стороны, законодатель, как это у нас часто бывает, решил добавить к апробированному сравнительно-правовому опыту собственные национальные "штрихи", некоторые из которых выглядят весьма странно.
Во-первых, вызывает большие сомнения возможность применения ограничения свободы в качестве дополнительного к лишению свободы наказания по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях. Напомним, что речь идет о лицах, отбывших длительные сроки лишения свободы. Их трудоустройство, социальная реинтеграция и т.д. - это очень сложная проблема, решать которую должны специализированные государственные службы. Причем сначала решать, а потом требовать не менять места жительства и работы, не уходить из дома и т.д. У нас же все будет наоборот. Лицо осуждается к длительному сроку лишения свободы и одновременно к последующему ограничению свободы, предполагающему место жительства, работы и т.д., которых у него после 10 или 15 лет "лагерей" быть просто не может (по крайней мере, работы). Освободившийся заключенный прибывает к месту проживания и... сразу становится нарушителем, поскольку вовсе не очевидно, что его пустит на порог бывшая жена или встретят с распростертыми объятиями работодатели. В развитых правовых системах странах действует совершенно иной механизм: государство сначала решает социальные проблемы освобожденного, а затем уже накладывает на него соответствующие обязанности (этим чаще всего занимается специальный судья по исполнению наказания) и следит за их исполнением.
Во-вторых, бросаются в глаза уникальные в сравнительно-правовом плане сроки российского "ограничения свободы" (до 4 лет). В той же Англии институт "комендантского часа" (curfew) может применяться на срок не более 6 месяцев. Как наш законодатель собирается в течение четырех лет держать человека, не представляющего существенной опасности для общества (иначе ему место в тюрьме), в "социально замороженном состоянии", пока не очень понятно. Ответ, скорее всего, элементарно прост: этим человеком никто реально заниматься не будет, а надзор превратится в нечто "вялотекущее" и сугубо формальное.
В-третьих, обращает на себя внимание, что смена осужденным к ограничению свободы места учебы или работы допускается только с "согласия специализированного государственного органа". Означает ли это, что без такого "согласия" вуз не сможет отчислить неуспевающего или нарушившего дисциплину студента? Означает ли это также, что без "согласия государственного органа" работодатель не вправе производить увольнение своих работников, осужденных к ограничению свободы (в том числе после заключения трудового договора), скажем, по сокращению штатов или в связи с нарушениями трудовой дисциплины? Если это так, то тогда в трудовом праве появится новая фигура, сводящая к минимуму в соответствующих случаях инициативу работодателя, что вряд ли позитивно скажется на трудоустройстве интересующих нас лиц (об освобожденных из мест лишения свободы и говорить не приходится).
Перспективы практической реализации
Но основная проблема нового вида наказания - его практическая реализация. Она весьма туманна. Как показывает тот же западный опыт, наказания такого рода могут быть успешно воплощены в жизнь только при наличии трех условий:
- создание надлежащей инфраструктуры;
- достаточное финансирование инфраструктуры;
- подготовка персонала, способного не только "надзирать", но и социально реинтегрировать.
Что касается инфраструктуры, то разговоры об электронных браслетах, видеомониторингах и т.д. уже "навязли в зубах". Закон о них упоминает, но этого мало. Проведенный УФСИН эксперимент в Воронежской области, где использовались соответствующие технологии, не столько успокаивает, сколько настораживает, поскольку проводился он на деньги Европейской комиссии. Еще более настораживает обилие в Законе отсылочных норм, в соответствии с которыми российское правительство должно "решить", "определить", "выделить". Цену таким нормам мы знаем. Достаточно вспомнить печальную судьбу всех "альтернативных наказаний", задуманных еще в 1996 г. составителями нового УК РФ, а также "альтернативной меры пресечения" в виде того же домашнего ареста (ст. 107 УПК РФ), применяемой в единичных случаях именно по причине отсутствия и инфраструктуры, и ее финансирования.
С новым персоналом, напоминающим западные "службы пробации", дело обстоит не лучше, если не сказать - хуже. Его никто не только не готовил, но и не мог подготовить, поскольку между выдвижением властью идеи и ее нормативной реализацией прошли считанные месяцы.
Не станет ли новая российская альтернатива лишению свободы очередной химерой, больше напоминающей "пиар-акцию", нежели кропотливое выстраивание современной системы уголовных наказаний? Уверенности в обратном нет, хотя никто не мешает нам быть оптимистами...
